Полное собрание романов и повестей в одном томе - Страница 143

• Предыдущая
• 143 / 488
• Следующая

Здравый смысл — на нем-то и не уставал настаивать Булгаков. Он не выдавал его за самый высокий уровень умствования, но был уверен, что сойти с его почвы губительно. Выразителем этого здравого смысла и явился в повести Преображенский. Невозможно его оспорить, когда он кричит Шарикову: «Вы стоите на самой низшей ступени развития… вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо… и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости…»

Автор повести не брал на себя более того, чем он брал,— он не предлагал своих программ переустройства общества. Подобно Чехову, он только ставил диагноз, как ставил его в молодые годы своим больным. Он утверждал — нельзя, вернувшись к феодальной древности, сделать «происхождение» человека главным критерием его социальной дееспособности, снимая личную его ответственность. Он протестовал против сентиментального заискивания интеллигенции перед теми, кто наделялся атрибутами простого человека; в сущности,— от этого нового культа не выигрывал никто из членов общества. Не будем преувеличивать роли литературы в жизни общества — если бы повесть была своевременно напечатана, вряд ли она что-либо изменила, хотя, может быть, кого-то и отрезвила. Но важно отметить, что диагноз писателя оказался точным. Многие ровесники Клима Чугункина, люди, всю жизнь гордившиеся отсутствием университетского образования и удачным социальным происхождением, подчеркивавшие эти пункты в своих биографиях, печатавшихся в газетах, ушли с общественной арены, оставив на местах своего хозяйничанья ту самую «разруху», о которой столь страстно говорится в повести.

Рукопись повести 7 мая 1926 года забрали при обыске (Л. Е. Белозерская рассказывает в своих воспоминаниях, как в тот момент, когда стали переворачивать кресла и протыкать их спицей, Булгаков сказал: «„Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю“.— И на нас обоих напал смех. Может быть, и нервный»). Мы предполагаем, что этот эксцесс имел отношение не столько к самому Булгакову, сколько к печатавшему его «Белую гвардию» редактору журнала «Россия» И. Г. Лежневу, у которого произвели обыск на другой день, после чего он был выслан на три года за границу . Для Булгакова же, насколько нам известно, событие прямых последствий не имело. После нескольких его заявлений в ОГПУ повесть была ему возвращена, и один из двух машинописных с собственноручной авторской правкой ее экземпляров, хранящихся с 1970 года в архиве М. Булгакова в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина,— именно тот, что удостоверяется надписью, сделанной рукой Булгакова синим карандашом (он любил делать пометки цветными карандашами) на первом листе машинописи.

В архиве Н. С. Ангарского, еще раньше оказавшемся в том же хранилище бывшего Румянцевского музея, по соседству с архивом Булгакова вот уже несколько десятилетий лежит под шифром ф. 9, 3.214 еще один, третий, экземпляр повести со следами авторской работы и с немногими редакторскими пометками того, кто шестьдесят с лишним лет назад так страстно стремился ее напечатать.

Рисуя в «Собачьем сердце» гениального экспериментатора-биолога, Булгаков отдавал дань первому — неосуществившемуся — варианту своей биографии. Работа медика всегда казалась ему «блестящей» (это было именно его слово). Но к середине 20-х годов его творческая мысль выходила уже за контуры и этой фигуры, и жанра сатирической повести о современности. Есть основания считать, что уже во время завершения повести «Роковые яйца» у Булгакова складывался новый обширный замысел: вслед за третьей повестью приступить ко второму роману. Неудача с «Собачьим сердцем», видимо, задержала реализацию замысла романа «Мастер и Маргарита» (в первой редакции, во многом отличной от последующих) на три года. Эти годы были отданы не прозе, а драматургии.

Сегодняшний молодой читатель прочтет некоторые страницы повести как обращенные к нему лично. «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками» — эти слова из «Собачьего сердца» можно было бы вывесить в виде лозунга или девиза в любом месте, где обучается молодежь. Внимательный читатель оценит и то, что профессор остается с Шариковым на «вы» вплоть до самой последней реплики, к нему обращенной. Его ассистент готов временами убить Шарикова, но на язык его не перейдет ни в коем случае. «Вот все у вас, как на параде…— обвиняет Шариков своих хозяев,— „извините“, да „мерси“, а так, чтобы по-настоящему,— это нет». Для Булгакова этот парад был существенно важен в его личном поведении: на нем он настаивал и в своем творчестве, иногда позволяя себе обращаться к читателю почти дидактически. Он был уверен, что сохранность важнейших опор общества в большой мере зависит от того, сумеют ли члены этого общества понять культурную ценность этого парада.

Многое оказалось угаданным Булгаковым, как это и бывает с большими художниками, на десятилетия вперед. Энергичные монологи профессора Преображенского о «разрухе», ее корнях, об общественной важности того, чтобы люди занимались в первую очередь своим делом, и сегодня бьют в точку. Повесть, пережив в 60—70-е годы вторую волну общественного интереса к ней, была опубликована в 1987 году, не утратив актуальности. ‹…›

Первые публикации [повести «Собачье сердце»] — в русскоязычных зарубежных журналах (ФРГ, Англия, 1968). Первое отдельное издание (наиболее исправное, восходящее к авторским рукописям, находившимся в то время у Е. С. Булгаковой): Собачье сердце. Париж, 1969.